Простите

Оригинал текста у kartvelin

Прошло 19 лет с тех событий, о которых я собираюсь рассказать. 19 лет я не мог собраться с силами и духом, чтобы более-менее спокойно изложить весь трагизм последних дней Сухуми и Абхазии, которые мне пришлось увидеть и в них участвовать.

Лето 1993 года, после подписания мирного соглашения, при гарантиях России с абхазской стороной было наполнено радостью, тревогой и оптимизмом. Моему сыну в июле только, только исполнилось 3 месяца, я и жена были погружены в приятные о нем хлопоты, каждодневной суетой о хлебе насущном и огромным желанием перемен. После того, как в Сухуми начали возвращаться люди, в обычном режиме стали работать учреждения, я сказал отцу, что ему надо ехать в Сухуми, т.к. это очень хорошая возможность продолжить работу. В марте 1993 года он был избран членом Верховного Суда Абхазии. Отец улетел в Сухуми в июле или в августе. В начале сентября из Тбилиси прилетели мои друзья, сотрудники прокуратуры Грузии по своим делам. 16 сентября я с ужасом наблюдал по телевизору, как абхазцы, нарушив перемирие, атаковали Сухуми. Перемирие было грубо и мерзко сорвано. До отца дозвониться было невозможно, ни напрямую, ни через Тбилиси. А по телевизору шли страшные кадры горящего города. Я был в отчаянии, ничего не зная об отце. В семь вечера начались новости НТВ. Выступал начальник Генштаба России Колесников, он докладывал о положении в Абхазии. В конце своего выступления он сказал, добившую меня фразу: «Я думаю, что к утру город будет абхазским…»



Назавтра, ребята возвращались в Тбилиси, я решил лететь с ними и добраться до Сухуми. После прилета в Тбилиси, я помчался на свою старую работу, в Тбилисскую транспортную прокуратуру. У нас стояла ж\д связь, по которой можно было дозвониться через железнодорожные коммутаторы до всех городских телефонов по Грузии. Меня сразу же соединили с квартирой моей мамиды, которая очень обрадовавшись, что я дозвонился, сказала, что отец на работе и будет позже. После чего, немного помолчав, она сказала: «Сынок, как я рада, что ты женился на абхазке, мои родители хотели невестку-абхазку, но им не довелось это увидеть, а я дожила…». Тогда я ей сказал, чтобы отец с завтрашнего дня был в аэропорту, в Бабушерах и первый же самолет, который прилетит в Сухуми, его заберет, а она сама уезжать отказалась, сказала, что все скоро закончится, не надо паниковать. Это был мой последний с ней разговор…

На следующий день, я с моим другом и коллегой Зурой, поехал в аэропорт и предупредили всех, вылетающих в Сухуми командиров, чтобы они забрали в порту отца. Мы с Зурой прождали в аэропорту 2 дня, отца не было и, возвращающиеся командиры говорили мне, что в аэропорту его не было. Однажды, мы стояли у правительственного терминала, а рядом с нами стоял военный, то ли зам. министра обороны, то ли сам министр. К нему подошли ребята и сказали, что они собрали для отправки в Сухуми продукты, мясо, масло, вермишель, на что он начал умничать и кричать на них: - Какое мясо, какое масло?! Все испортится, я загружу только не скоропортящиеся продукты, - меня взяла такая злость на этого самовлюбленного павлина, что я начал на него орать:

-Какое ваше дело, у Вас улетает пустой борт, вы погрузите, а солдаты сами в Сухуми разберутся, что испортилось, а что нет, - дело чуть не дошло до драки.

После этого я решил лететь, ждать больше в Тбилиси не имело смысла. Мы пошли в кабинет к начальнику Грузавиации, чтобы узнать, когда и какие борта вылетают в Сухуми. В кабинете мы услышали страшную весть, при подлете к Сухуми, гражданский рейс, следовавший из Сочи в Сухуми, сбит абхазцами, это был ЯК-40. Тут же принесли список пассажиров, до сих пор помню, что в самолете был ребенок трех месяцев, почти ровесник моего Туркуза, как называл его отец. Зачем сбивали самолет, летевший из Сочи, я не мог понять. И тут же мы узнали, что Сухуми закрыт из-за проблем с навигацией. До ночи мы были в порту, но Сухуми так и не открылся. Мы вернулись в город, и я пошел к Зуре. Позвонила моя жена, я ей рассказал о всех событиях, но о том, что собираюсь лететь не сказал. А на следующее утро мы узнали, что Сухуми открылся. Так как по роду своей работы, мы очень часто контактировали со всеми службами Тбилисского аэропорта, то знали почти всех пилотов. Среди экипажей, ожидающих вылета, были мои знакомые, и я тут же договорился с командиром ТУ-134, стоявшего первым на вылет, что полечу с ними. Они как раз везли в Сухуми продукты, которые накануне привезли те ребята. Мне очень запомнился молодой мальчишка, лет 18-19, который тоже собирался лететь в Сухуми. Он был одет в щегольскую натовскую форму, белый бронежилет, очень тонкий, защищающий, наверное, только от ножа и очки «Рейбан». В нем было очень много позерства, глубоко спрятанный страх, но и решительность, Как я узнал, это был сын одного из охранников Шеварднадзе, который тоже хотел быть рядом с отцом. Мой друг Каха, подарил мне автомат Калашникова, со складывающимся деревянным прикладом, который оказывается большая редкость, и все на него обращали внимание и восхищались, но у него не было ремня. Зура, который был все время со мной, уговаривал меня не лететь. «Ты не представляешь, что там происходит, отец, наверняка уже выбирается», говорил он, но я стоял на своем, я хотел лететь. Он оставил меня и поехал на работу, как раз в этот день сотрудникам нашей прокуратуры, кроме табельных пистолетов должны были выдать автоматы. Ситуация тогда Тбилиси, да и по всей Грузии была угрожающей. Когда Зура уехал, ко мне из ЛОВД пришел наш следователь и принес ремень для автомата, тоже посмотрев на меня очень грустно. Тут ко мне подошел мой товарищ, командир экипажа ТУ-154, который тоже летел в Сухуми и предложил лететь с ним, но я сказал ему, что уже договорился и лечу первым бортом на Ту-134 с Тенгизом. Мы еще поболтали и тут дали команду на взлет, я пошел с моим экипажем к самолету. На борту мы просидели еще пару часов, потому что из Сухуми докладывали о перебоях с электричеством. Тут в кабину зашел Зура и опять стал меня уговаривать не лететь. Я его попросил, чтобы он не говорили моей жене, что я в Сухуми.

Наконец, взлет разрешили, и мы взлетели. Когда я работал в Тбилиси, практически каждые выходные, я или ездил на машине или летал домой в Абхазию, в Гагры, поэтому этот полет мне был знаком как пять пальцев. В самолете, кроме меня было еще несколько человек. Сопровождающий груз, парень, по имени Мераб, пилот Шеварднадзе, который летал в Тбилиси на пару дней и еще несколько военных. Минут через 30 мы вышли над морем и снизились до 2-3 тысяч метров. При подлете к Сухуми, скорее всего около Тамыша, я увидел, у берега маленький, прогулочный теплоход типа «Радуга» на них всегда катали отдыхающих, а вокруг него несколько маленьких точек, видимо, какие-то лодки. И вдруг, от «Радуги», оторвался маленький, золотой шар и полетел в нашем направлении. Не будучи военным, но, уже что-то зная, я понял, что по нам выстрелили тепловой ракетой. Я сидел у иллюминатора, рядом с кабиной пилотов и закричал Тнгизу: - Уводи сопла! Тенгиза долго просить не нужно было, машина взревела и, чуть ли, не маша крыльями, стала разворачиваться в сторону гор. Я сидел и наблюдал, как к нам приближается золотой шар. Наша машина летела к нему уже практически встречным курсом. Шар стал забирать выше и выше от нас и, оказавшись над нами метрах в двухстах, стал падать в море. Тенгиз развернул машину и стал заходить на посадку. Самолеты в Сухуми садятся со стороны моря и вдруг в бухте, я увидел еще один корабль, но уже большой. Я подумал, что это еще один абхазский корабль и тут нам конечно кирдык, но ребята меня успокоили, т.к. это был наш корабль радио-навигации. Мы зашли на полосу и приземлились. Пока самолет рулил к стоянке, за ним бежала толпа женщин, детей и стариков, которые хотели улететь из горящего города. Я понял, что эта толпа мне просто не позволит завести на борт отца. Когда мы остановились, я высунулся наружу и крикнул бойцам, которые окружили самолет и сдерживали толпу, чтобы они никого не пускали на борт, пока мы не выгрузим продукты. «За это время я найду отца и подниму его на борт» -подумал я. Я выбрался из самолета и стал искать глазами папу, но его нигде не было видно. Тогда я побежал в здание порта, думая, что он там. Когда вошел внутрь, то очень удивился, т.к. все, находящиеся там люди падали на пол и прятали голову в руках. Я наклонился к одной женщине и спросил: - Что происходит, почему все лежат,- она мне ответила: - Сынок, ты разве не видишь, что бомбят?! – и посмотрела на меня как на недоразвитого. Если честно, я вообще не понимал, о чем она говорит, что бомбят, какой бомбят?! Но тут до меня дошел смысл происходящего, воздух сотрясался от взрывов, что-то противно шелестело с нарастанием и, превращаясь в треск, взрывалось. Я оглянулся и сквозь окна увидел, что полоса объята пламенем и черным дымом. Я вышел наружу и увидел, что на полосе горит самолет Ту-154. Весь фюзеляж был охвачен пламенем и дымом и лишь носовая часть, накренившись, лежала на бетоне и оттуда выпрыгивали люди. Это был второй, после нас самолет, который вылетел из Тбилиси. На его борту были солдаты, спешившие на подмогу умирающему Сухуми. Подойдя поближе, я увидел парня в порванной и закопченной авиационной форме, который кричал, чтобы ему дали автомат, он пойдет на позиции. Это был второй пилот этого борта. Тепловая ракета, выпущенная с той «Радуги» догнала его, едва он коснулся взлетно-посадочной полосы. В живых осталось несколько человек, те, кто сидели впереди. Впоследствии я купил книгу «Взрыв», со всеми репортажами Дмитрия Холодова, которые его друзья и коллеги выпустили после его смерти. В этот день Дима был рядом со мной в аэропорту в Сухуми, страшные фотографии тех событий есть в его книге.

Я вернулся на борт, как оказалось, аэропорт опять закрыли, и вылета назад сегодня не будет. Я решил ехать в город, но меня все отговорили, сказав, что на ночь глядя делать этого не стоит, Мераб, тот, который сопровождал груз, потащил продукты вместе со мной в батальон материально-технического обеспечения рядом с портом, где мы переночевали. Батальон представлял собой четырехэтажное здание, где располагались жилые помещения для бойцов и напротив склады с продовольствием. Командир батальона и еще несколько бойцов нас накормили, накрыв небогатый стол, но поставив водки. Все с интересом меня разглядывали и расспрашивали, не понимая, как я тут оказался.

Наутро проснувшись, я на попутной, едущей в город машине, поехал в Сухуми. На Маяке мы остановились по каким –то делам и на моих глазах наш истребитель, прямо над нами, был сбит ракетой. Наверное ,такой же, с которой я накануне разминулся. Мои первые впечатления были сродни недоумению. Еще несколько часов назад, я находился в мирном городе, где можно было ходить по улицам, поймать такси, зайти в ресторан, а тут вдруг, настоящие взрывы, погибающие люди, кровь, но в голове все это не укладывалась, какая-то абсолютная нереальность происходящего! Машина, на которой я ехал, высадила меня около здания Верховного суда. На ступеньках сидели бойцы, я спросил про своего отца, на что они мне ответили, что у него погибла сестра и его на работе нет. Я не совсем понял, что они говорят, и пошел в сторону дома мамиды на проспекте Мира. Я шел беззаботно, посередине улицы, с недоумениям идиота, рассматривая прохожих, которые двигались мне на встречу по стенкам домов. Наконец один, пожилой мужчина, сжалившись над моим самоубийственным поведением, подсказал, что на середине улицы очень опасно из-за артобстрелов и хорошо бы мне, сойти с проезжей части и присоединиться к более продвинутым людям, которые жмутся к стенкам, что я и сделал. Подойдя к дому, я увидел хвост ракеты, торчащий из асфальта и неглубокую воронку, в центре которой он зловеще торчал. Поднявшись в квартиру, я увидел, что она заперта, я постучался к соседям, и они мне рассказали, что мамида и мой брат несколько дней назад шли по дороге к дому. Рядом упала ракета, она разорвала мамиду, но тем самым мамида спасла моего брата, своего сына приняв на себя все убийственную силу взорвавшегося снаряда. Отец и брат ушли, скорее всего, в Мерхеули, потому что оттуда через Сванетию беженцы уходят из города.

На той же машине я вернулся в Бабушеры. Что делать и как выбираться из города я не знал и не решил. Ходили многие слухи, о том, что звиадисты перекрыли пол – Абхазии и поэтому из Грузии не идет подмога, людей вывозят катера из Агудзеры или можно идти через Сванетию. Так дико было находиться в Сухуми, в 70 километрах от своего дома в Гаграх и понимать, что ты не можешь просто поймать такси и поехать домой. Аэропорт очень сильно бомбили. В перерывах между бомбежками мы с Мерабом вышли на поле, чтобы узнать полетит в Тбилиси какой-нибудь борт. Мы стояли около будки АТБ и слушали разговоры аэропортовских служащих о перспективах вылета. Тут я увидел того молодого паренька в белом бронежилете, которого я заметил в Тбилиси. Вдруг, Мераб стал тащить меня с поля, я не хотел идти, но он настоял. Как только мы вышли за ограду, я услышал свистящий шепот градов, аэропорт стали нещадно бомбить. Мы спрятались в большом подвале, который находится почти на привокзальной площади, и переждали там налет. Когда обстрел закончился, и мы вернулись на поле то увидели, что самолет, на котором мы прилетели, горел, развалившись надвое. Будки АТБ не было, везде лежали останки тел, и тут я увидел туловище в белом бронежилете… Земля тебе пухом!

Когда мы вернулись в часть, я узнал, что завтра будут эвакуировать беженцев из Агудзеры. Тогда я решил попробовать съездить туда и попытаться выехать на каком-нибудь транспорте. Мы сидели и долго говорили с командиром батальона Мерабом Читая. Он мне рассказывал, как категорически был против вывоза грузинской техники после подписания перемирия, совершенно не доверяя тому, о чем договаривались в верхах. Как он решил спрятать три БТРа в горах и с большим трудом, протащил их на буйволах мимо постов ООНовцев, в лес. Когда было нарушено перемирие, и у грузин оставалось, всего лишь стрелковое оружие, он предал БТРы командованию, ругая себя со злостью, за то, что их всего три. Ночью, как в подтверждения его слов, мы наблюдали ночное небо со сплошным ковром летящих из-за Гумисты огненных шаров-снарядов, не прекращающихся ни на минуту и редких, с интервалом 5-7 минут, ответов нашей артиллерии. Потом я сказал Мерабу, что всех нас, пара человек ночью может вырезать до единого. В тот утро я обратил внимание, что солдаты без дела слоняются по территории, никаких часовых нигде нет, заходи и гуляй. Откуда во мне это взялось, но я начал ему рассказывать о том, что должны быть часовые на входе, показал, где должны стоять ночные секреты, убедил его в том, что с утра должен быть развод и наделение всех нарядами на день и ночь. И Мераб со мной согласился.

Утром я поехал в Агудзеры. До этого я там никогда не был. Народу было очень много, все стремились на пляж, где стояла такая же «Радуга» как и многие другие, которые брали на абордаж люди. Как оказалось и там, не узнаваемо, со мной рядом был Дима Холодов, фотки этого дня тоже есть в его книге. Простояв там несколько часов я понял, что лезть по головам женщин и детей мне не хочется, а другого пути попасть на корабль не было, так что я со спокойной совестью и чувством выполненного долга пошел назад. Я шел по дороге, машин, практически не было, но и в тех, что проносились мимо, не нашлось, ни одного сумасшедшего, который бы подвез непонятного партизана в кожаной куртке, джинсах и с автоматом. Так я дошел до поворота на аэропорт. Повернув в Бабушеры, километра через полтора впереди мелькнули несколько силуэтов, но я не останавливаясь шел вперед. Дойдя до поворота к батальону, я сошел с дороги и через несколько метров услышал щелчок предохранителя. В том месте, которое я указал накануне Мерабу, где должен находится секрет, сидели два бойца и, узнав меня, пропустили.

Наутро я был приятно удивлен, когда увидел во дворе части шеренгу грузин, недоуменно переминающихся с ноги на ногу и слушающих командира, который раздавал им задания и наряды на день. На проходной сидел часовой. Наорав на подчиненных и, закончив с воинскими обязанностями, Мераб пошел в мою сторону, чуть не покатываясь от смеха, еле им сдерживаемого. Почему он послушал меня, совершенно не военного человека, за бутылку коньяка, как и все мои сокурсники в МГУ из «Грузбезделтреста», покупавшего экзамены на военной кафедре, для меня до сих пор загадка. Вечером стало известно, что в Мерхеули идет машина, я решил, что поеду на ней. Мой автомат находился у Мераба в кабинете. Целый вечер я мучался вопросом сказать ему, что я уезжаю или нет. Мне было очень стыдно бежать, но оставаться там я не видел никакого смысла. Нас предали и продали, нас кинули. В Абхазии не осталось ни одного моего близкого человека, моя семья была в Москве, я видел, что те, кто нами руководил, не ударили палец о палец, чтобы найти хоть какие-то силы, чтобы отвести беду. И я смалодушничал. Когда пришла машина, я зашел к Мерабу и взял автомат, он спросил меня зачем, а я ответил, что ночь, мало ли что и не попрощавшись, как трус, ушел. Подъезжая к повороту на Мерхеули, мы увидели наши танки. Мы знали, что звиадисты не дают нашим войскам и танкам двигаться в сторону Сухуми, а как сказал командир танка, не было ничего проще, он и еще 9 машин перешли Кодори и пришли сюда.

Много чего было по дороге через горы, отца и моего брата, к моей великой радости, я догнал на перевале, и мы вместе спустились в Зугдиди. Надо сказать, что все истории, о грабежах беженцев со стороны сванов, нам совершенно не известны, это все началось после нашего перехода. Более того, в первую ночь мы и еще несколько десятков человек, остановились в строении, которые сваны почему-то называли балаганом и молодые, местные ребята, спустились километров 10 вниз и вернулись, принеся нам молоко и сыр. Это было очень приятно и трогательно, правда, на следующий день прискорбно откликнулось на моем желудке. Кроме того, двое из них, видимо из уважения к возрасту моего отца, несколько километров сопровождали нас в отдалении, останавливаясь вместе с нами, если мы останавливались и, начиная движение, когда мы трогались.
Меня и отца не было на связи практически неделю и ни моя мать, ни жена не знали, что с нами. Когда мы пришли в Чубери, там был первый телефон, я попробовал заказать Москву, связи не было, тогда попросил соединиться с Тбилиси, с Зурой. Но телефонистка сказала, что она может соединиться с местийской телефонисткой, а та, с тбилисской, а вот тбилисская уже будет разговаривать с Зурой. Так, по эстафете я соединился с Зурой. Когда я сказал, что все в порядке и мы живы, здоровы, вдруг, наступила пауза, я начал спрашивать: - Что, что? – и спустя пару минут местийская телефонистка мне говорит: - Он плачет…

Вот так это все закончилось. В завершении я хочу сказать о том, что мне бесконечно больно за то, что произошло, стыдно за то, что я не смог сделать, и я глубоко уверен, что с помощью Господа все вернется на свои круги.